Материал газеты Саргатского района "К новым рубежам" от 30.10.2017 г.

Мы представляем вниманию наших читателей интервью с 74-летним Т.П. Голубовичем, написавшим большой яркий очерк «Слезы Кулая».

Кулай – своеобразное плато среди болот нынешнего Тарского района, сейчас там нет людей. От него до ближайшего населенного пункта около 50-60 километров. Кулай «прославился» как место высылки для раскулаченных крестьян в тридцатые годы прошлого века – во время коллективизации. Есть свидетельства, что еще в двадцатые туда вывозили репрессированных из числа интеллигенции европейской части России. Судьба тех людей неизвестна.

— Тимофей Павлович, скажите, как пришла идея написать о Кулае? Это связано с тем, что вы уроженец Васисса, поселка, через который гнали и везли раскулаченных?

— Подспудно, возможно, в душе что-то такое тлело. Но желание написать о Кулае развивалось постепенно. Начало было положено интересом к событиям Гражданской войны в Интенисе Саргатского района, к судьбе крестьян, выступивших против Колчака. Оговорюсь сразу, Александра Васильевича я уважаю. Он пытался сохранить государство, государство более гуманное, чем то, что было построено его победителями. Мы с вами, а вы человек тоже не молодой, жили в стране, у которой отобрали свободу духа и свободу мысли.

— Тимофей Павлович, я сейчас внесу одну ремарку, чтобы нашим читателям стало понятно, о чем ведется речь. Вы в 2014 году выдали в свет книгу объемом 500 страниц. В ней два больших произведения. «Слезы Кулая», так, собственно, названа и книга, о Кулае мы большей частью и будем вести речь. Второе — «Бузановские повстанцы». Последнее произведение стопроцентно посвящено интенисским событиям, судьбам людей, связанных с ними. Вещь настолько жесткая, что первую часть я психологически осилить не смог. Вижу в нем большую поисковую работу, личную смелость в оценках –  и добавлю самокритично: я бы так не сумел.

—  У меня был хороший учитель – писатель Бутов. В Саргатке я прожил больше двадцати лет. В 1976 году меня в район назначили начальником райотдела внутренних дел. Двенадцать последних лет перед отставкой по возрасту работал там в милиции, затем еще около десяти лет  — нотариусом. Первым мне мой водитель поведал об интенисских повстанцах. Однажды проезжаем мимо села, и он с гордостью произносит: «Здесь, товарищ подполковник, наши мужики накрутили колчаковцам хвоста». Интерес зародился. Николай Максимович Бутов, мы с ним жили в домах наискосок, помогал находить людей, которые могли что-то рассказать. А потом интерес переместился за Иртыш – к Кулаю.

— Первую крупную партию раскулаченных на Кулай пригнали в марте 1930 года. В общем-то, еще зима. Как они там обустраивались?

— Валили лес, строили шалаши. Кострами грели землю, рыли в ней норы. Всего сформировали 21 поселок, был среди них и Саргатский. Паек выделялся мизерный. Двенадцать килограммов немолотой ржи на хозяина семьи, взрослого мужика, и по шесть кг на остальных едоков. Один фельдшер на сорок километров расстояния между селениями. К нему, кто мог еще ходить, шел за помощью. Лекарства больным продавались, бесплатной выдачи не было. А на что людям покупать? У них же порой подчистую выметали при раскулачивании в родных деревнях. Охранники отбирали последние крохи, избивая несчастных.

— Но народ ведь бежал. Из того же акта обследования от 16 июля 1930 года, который вы приводите в своей книге, говорится, что из 8891 души сосланных на месте осталось лишь 1607 человек. Свыше двухсот освобождено госорганами, а 7077 ссыльных сбежало.

— Сбежало. А сколько из них осталось живыми? Сколько зачислили в сбежавшие, чтобы скрыть смерти на этапах? Ведь трупы лежали вдоль всей дороги. Очевидцы вспоминают про оставленных у деревьев детей, в надежде, что их кто-то подберет и они выживут. В том же акте сказано, что 85 процентов из оставшихся на Кулае тяжело больны. В еду поселенцы для создания ощущения хоть какой-то сытности добавляли несъедобные травы и кору деревьев.

На побег опять же мужики пошли не сразу. Выжидали какое-то время. Тут весна наступила. Снег растаял, болота водой покрылись. На редких островках голодное весеннее зверье. Народ не местный. Путей по гривкам в тайге не знает. Поэтому шансов на благоприятное завершение побега оставалось немного.  И все равно уходили. Тевризские мужики и бабы, например, ушли сообща, единой группой. Но им проще: дом рядом, к тайге привычные.

— Бежавших как-то ловили?

— Ловили. Охране тоже жить хотелось. Я в книге описываю, как человек из охраны прикинулся разведчиком дорог для будущего побега и выискивал на хуторах и в деревеньках тех, кто готов помочь раскулаченным или кто уже помогал. Мужики были настоль открытыми и непугаными, что раскрывались перед незнакомцем полностью, обещая помощь. Однако помощь не бесплатную. И это тоже правда. Всех их судили, они получили большие срока.

— В истории остается белым пятном, как жили потом бежавшие. В моей родной деревеньке Тузаклы Знаменского района вроде бы две семьи осело. Но вспоминать об этом было не принято, и я даже в наше время с такими вопросами к людям не лез. А сейчас уже и не к кому. Ушли в мир иной даже дети тех старичков.

— У меня один эпизод описан. В деревне Горькое Саргатского района милиционеры поймали одного бежавшего. Местные жители его отбили. И каков результат? 29 мужиков арестовали, четверых приговорили к расстрелу.

— Справедливости ради надо упомянуть, что в советское время выжившие в той мясорубке кулаки авторитетом не пользовались. 

— Где как. В моем родном Васиссе бывших кулаков никто кулаками не называл, только по имени отчеству.

Есть у меня в книге герой – бывший кулак Леонтий Ханин. Ему за доблестный труд разрешили пойти на войну. На митинге он высказал, видимо, наболевшее: «Мы покажем, как могут воевать кулаки». И показал. В Васисс вернулся — грудь в орденах и медалях. В тот вечер, что домой пришел, посидел с родней. Наутро уже работать устроился. Ни дня не отдохнул. А после всего пережитого имел право погулять. 

— Мне, человеку сельскому, не понятно, почему так озлобленно действовали наши предки. Моя пожилая землячка тетя Фрося Ковязина как-то поделилась запомнившейся ей в детстве картиной. В ее Бобровке Знаменского района раскулаченных водили по улице с полотенцами наискось через плечо, на которых было написано «Кулак». В деревне-то тридцать дворов: каждый каждому родня. Объяснение, что наживались на добре раскулаченных, никак не проходит. Патефон для колхозного клуба остался – вот и вся прибыль. Если кому-то платок перепал или портки – так это же мелочь, самотканое носили. Там у любой девки перед выданьем по сундуку с приданным стояло.  

— В книге у меня дается объяснение этому факту. Люди годами жили бок о бок. Накапливались обиды, подозрения. Пока свободы массовому сволочизму не давали, злоба никак не проявлялась. Когда же государство и местное начальство стало поощрять классовую ненависть, тут-то все худшее из людей и полезло.

— Я часто думаю, зачем Сталин, прагматик до мозга костей, устроил такую чистку в деревне. Как-то судьба свела меня со знаменитым, теперь уже покойным, омским историком Александром Дмитриевичем Колесниковым. По его мнению, Сталин таким образом пытался заставить часть сельских жителей перебраться в город – нужны были рабочие руки для развития промышленности. Сам же считаю, что Сталин, ссылая работящих мужиков на неудобья, старался расширить посевной клин.

— Часть правды в том, что Сталин пытался наполнить города, думаю, есть. А о его намерении расширить посевной клин вы заблуждаетесь. В книге у меня приведены цифры посевов зерновых на Кулае весной 1936 года. По 40-70 гектаров на артель. Это объем работы в обычных условиях для 7-10 мужиков.

— Зачем же их тогда на Кулай под конвоем гнали?  

— Умирать.

— Последний вопрос: как вам писалось? Я сейчас спрашиваю обо всей книге.

— Легко. И долго — 15 лет. Десять лет собирал материал. Работал в архивах, опрашивал очевидцев, переписывался со знающими людьми. Много перечитал специальной литературы. За эти годы в душе многое перебродило, улеглось. Потому, может, и на бумагу текст ложился легко, знал, о чем хочу сказать. Писал пять лет, чаще ночами – тишина кругом. Когда же книга вышла из печати, я ее прочел не отрываясь. Не скрою: с восторгом. Полтора десятка лет к этому мигу шел.

По данным постоянного автора нашей газеты Михаила Санькова, в Саргатском районе было репрессировано 584 человека, 188 из них расстреляно, еще 17 умерли во время следствия или в самые ранние сроки после его окончания.

Источник: Официальный сайт газеты Саргатского района "К новым рубежам"

Автор: Виктор ГОНОШИЛОВ

Фото Виктора Гоношилова

Историческая справка:

Спецпосёлки для раскулаченных крестьян в урочище Кулай были созданы в 1930 г. на северо-востоке Омской области (ныне - Тарский район). Высылка проводилась в рамках Постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 30.01.1930 г. "О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации". Первоначально на Кулай направляли зажиточных крестьян, высланных из хозяйств исключительно Омского округа, впоследствии Кулай продолжал принудительно заселяться, в том числе - за счёт ссыльных из других регионов России.

Первая партия раскулаченных прибыла в марте 1930 г. (2790 кулацких хозяйств, или 8891 человек). Люди оказались в непроходимой тайге, окружённой лесными болотами. Поначалу селились в шалашах и балаганах из бересты, затем стали строить бараки. К августу 1930 г. в состав Кулайской комендатуры входили 22 населенных пункта, расположенных по берегам р. Ягыл-Ях и её притоков. Ссыльных размещали по территориально-земляческому признаку. Согласно материалам постоянно действовавшей краевой комиссии "по хозяйственному устройству кулаков 2-й категории", на начало июля 1930 г. здесь оставалось 1607 человек, большинство бежали, многие умерли. Комиссия, проверявшая комендатуру в августе 1930 г., заключила, что "почвы оказались совершенно непригодными для ведения сельского хозяйства...", и пришла к выводу, что "дальнейшее пребывание кулаков на расселённом в данный момент месте невозможно". Несмотря на это Кулайская комендатура ликвидирована не была.

Бывшее здание Кулайской спецкомендатуры в г. Таре (располагалось на углу ул. Ленина, 63 и ул. Избышева, 28). Здание использовалось под комендатуру в течение нескольких месяцев 1930 года. Позднее - жилой дом. Снесён. Фото Уильяма Брумфилда, 1999 г.

В сентябре-декабре 1931 г. комендатура состояла из трёх поселков (4253 человек), в декабре 1932 г. в ней находилось 2822 спецпереселенца. После 1933 г. в документах НКВД не упоминается. Режим спецпоселения был снят в 1947 г., часть поселенцев была принудительно выселена в соседние деревни. Дата закрытия комендатуры неизвестна, последние документы датированы 1947 годом. На карте 1960-х годов обозначены спецпосёлки Яглы, Новоомский, Верхний Кулай. К концу 1960-х годов последние жители выехали из Кулая.

В ноябре 2000 г. группа учёных в рамках согласования землеотвода выполнила ряд археологических изысканий в районе Кулая. Среди прочего были выявлены следы спецпоселения: остатки бараков, землянок, хоз. построек, предметы быта; на кладбище - могилы с крестами. Имеются данные, что частная компания "Сибнефть", которая с 2001 вела добычу песка на Кулае, к середине 2000-х практически полностью уничтожила культурный слой на месте бывшего спецпоселения и часть кладбища.

Документы комендатуры хранятся в Государственном архиве Омской области. Всего в регионе было раскулачено около 28 тысяч семей. Сведения на 3,5 тыс. семей опубликованы в 1-м томе Книги памяти жертв политических репрессий "Крестьянская Голгофа" (Омск, 2013), до 2016 предполагается выход еще четырёх томов. В 2007 вышел документальный фильм "Кулай" (из цикла "Сибирская Голгофа"; сценарист Дарья Мартынова, режиссер Наиль Насретдинов; совм. с ГТРК "Омск"). В него вошли интервью с бывшими спецпереселенцами.

Также читайте: "Кулайская трагедия. Забвению не подлежит..." - по материалам газеты "Омская правда"