ГлавнаяБлогАлександр Тихонов
Терпеливое русское счастье поэта Сергея Мальгавко (часть 2)
Александр Тихонов
10.11.2017
2159
0.0

Терпеливое русское счастье поэта Сергея Мальгавко

ЧАСТЬ 2

Простуженные дали


Тема богохранимости Сибирской земли и её (порой непутёвого) населения раскрывается в стихотворении «Натощак, до смертного вздоха...», где Христос – с нами. И там, где мы страдаем, Господь страдает даже не за нас, но вместе с нами. Прослеживается общность судьбы земной и небесной. Тема «русской Голгофы», затронутая Леонидом Чашечниковым, тема погибающей, вымерзающей в лютом безвременье России, которую, как Христа на расправу, ведут на свою Голгофу, получает неожиданное продолжение. Сергей Мальгавко подхватывает ту тему, о которой не успел допеть, договорить, досказать земляк:

«Зябко ёжась, в китайских кедах,

Сам я видел: в лютый мороз

На урок шел пацан, а следом

Шел босой страдалец Христос».

«Натощак, до смертного вздоха...» [2, С. 7]

Тема печальной участи русского народа и Сибири встречается и в иных стихах. Автор называет своё сибирское захолустье «святая глушь», и хоть она «вдали от смуты», но холодок беды чувствуется обнаженной душой поэта с каждым днём всё отчётливее: «И снега скрип, как хруст валюты, / и в селах бабы голосят» [2, С. 10]. Во всём видятся признаки грядущей погибели, но не погибели лишь деревни, а всего существующего миропорядка, прежней вселенной:

«Стёкла рамой крест-накрест распяты

В деревенском окне.

И закаты,

Отражаясь, восходят на крест…»

«Асфальтовые сны» [2, С. 13]

Поэт возвращается к теме умирающей русской, сибирской деревни вновь и вновь, словно винясь за себя и своё поколение, оставившее деревню в чистом поле, на лютом, продувном ветру перемен и переехавшее в город: «От сумы на полшага деревня, / со стыдом по которой иду» [2, С. 11]. Читаешь, и всплывает в памяти строка Леонида Чашечникова: «Здравствуй, Омск! Я пришёл поклониться…». Но если уроженец деревни Воскресенка Чашечников шел к на поклон к городу, ощущая человеческое тепло, видя за бетоном живую душу города, то Мальгавко, человек городской, приходит в село, разорённое, доведённое до нищеты и видит ситуацию с позиции человека, живущего в относительном достатке. Он идёт за истиной: «Я там отделю корешки от вершков» [2, С. 12] В каждой строке читается желание помочь, лирическому героя «охота до боли обжечься крапивой» [2, С. 12], кажется, что за бездействие «и собаки меня осудили» [2, С. 11], а итог всему: «Пыль проселка я в городе смою, / только стыд разве смоешь с лица?..». Это пишет настоящий русский поэт – один из последних глашатая, кричащих о погибели деревни:

«Над деревней, без вести пропавшей,

Зря скворцы кружились по весне.

По деревне, жилы надорвавшей,

Не объявлен траур по стране».

«Над деревней...» [2, С. 14]

Траур не объявлен, власти молчат. Лишь поэты и скворцы кружат вокруг, пытаясь хоть что-то сделать, надсаживая сердце, мучая себя в тщетных попытках изменить ситуацию. «Жилы надорвавшая» деревня тянула на себе город, как тянет детей старая мать, и не смогла, не сдюжила. Город как будто не заметил материнской слабости. Об этой сыновней слепоте и глухоте пишет омич Юрий Перминов: «"Я не устала…" – скажет мама, / и ты, оглохший, веришь ей…» [5, С. 116]. Город поверил. Но не верящий в жуткий исход поэт чувствует, как бьётся сердце умирающей деревни и пишет об этом пронзительные, «ножевые» строки:

«Даже нынче,

в разгул ширпотреба,

Лен цветущий сливается с небом,

Там, где сводят

с концами концы.

Между этих лазурей двух древних

Бьется малое сердце деревни,

На моем оставляя рубцы».

«Асфальтовые сны» [2, С. 13]


Сил на один рывок осталось

Одним из ключевых образов в творчестве Сергея Мальгавко является образ рябины – это дерево, ягоды которого «чем крепче мороз, тем слаще» [2, С. 8], совсем как люди, от бед становящиеся лишь сильнее. Рябина – символ близкого, родного, отчего:

«И я в угол не загнан, пока есть

Уголок, где по-женски ласкаясь,

Гроздь рябины стучится в окно».

«Асфальтовые сны» [2, С. 13]

Она же – символ Сибири, Родины вообще: «Гроздьями алой печали / восходит рассветная Русь» [2, С. 9]. У России за душой всегда печаль, у жизни русского человека – вкус рябины. А ещё рябина – символ вина, которое губило и самого автора и народ, потому ягоды рябины, расклёванные, раскровавленные птицами на сугробе видятся ему вином и «рябины вино алеет...» [2, С. 8].

Несомненно, одной из главных творческих удач поэта стала поэма «Исповедальный недуг» – чистая и пронзительная исповедь, честный рассказ о себе и времени, в которое выпало жить. Сюжет поэмы повествует о пребывании лирического героя в больнице, где он находится на лечении от алкогольной зависимости. Это история прозрения человека, которого, равно как всё наше государство, мотало в похмельном бреду. Глядя из окна на внешний мир, общаясь с медицинской сестрой и рассуждая о жизни, он формулирует трезвый взгляд на мир. Автор отмечает, что «взошел наивный мой герой / на крест времён лихих» [2, С. 72], а эпоха показана как период засилья сорняков: «Дуреет, бесом прёт сорняк / и глушит поле ржи...» [2, С. 74]. И признаться в своём недуге, повиниться перед самим собой, небом и предками – важно и нужно:

«Исповедальный мой недуг

Уж поздно врачевать.

Извечен грешный русский круг:

Родиться – и страдать,

Любить надсадно, на износ

И вечно быть в долгу

У мамы, поля и берез,

И у рябин в снегу,

С разбега бить о стену лоб,

Влюбляться на беду,

Уйти за край и жить взахлеб,

А после впасть в нужду.

Всегда мое живет во мне,

Судьи пристрастней нет…»

«Исповедальный недуг» [2, С. 75]

Именно самокритичность помогает поэту трезво взглянуть на происходящее, понять что «...вина / в капле вина» [2, С. 26] растворилась и горечь алкоголя всё чаще ощущается на губах, по любому поводам. «Над русским смейся или плачь – / гулять? – так до слезы!» [2, С. 74]. И поэт гуляет. До слезы. В стихотворении, адресованном другу-музыканту автор признаётся: «Лишь хмельные забавы / нам поставят в упрек» [2, С. 29].

Раздосадованный пагубным пристрастием молодого поэта, старший товарищ, Михаил Авдеевич Белозёров писал предостерегающие строки:

«Эх, Серёга, Серёга!

Что ж ты божий свой дар

Разливаешь в стаканы

И впадаешь в угар…»

М.А. Белозёров

Да и сам поэт внезапно осознаёт, что «помолодела смерть» [2, С. 45] и алкоголь в девяностые забрал многих знакомых ему ребят. Срок человеческой жизни «короче вспышки бересты» [2, С. 53] и он страшится привыкнуть к горечи потерь: «И друзей, не допивших портвейн, / я терять привыкаю, похоже» [2, С. 61]. Эта страшная чреда событий приводит автора к важной мысли:

«Мы сегодня друга схоронили.

Наш черед, наверно, выбирать:

Громко жить,

взахлеб,

в привычном стиле,

Тихо ли учиться умирать?»

«Мы сегодня друга схоронили…» [2, С. 63]

Одна из сквозных тем в творчестве Мальгавко – тема ничтожности земной жизни перед ликом вечности: «Мы как листья грошовые сгинем – / пусть кресты в поднебесье парят» [2, С. 62]. При этом «учится умирать» – не значит отрешиться от всего земного. Речь о другом. О том, чтобы наша бренная, земная жизнь была не зря. Нельзя терять ни одного мгновения:

«Забредает в кадр лошадка в путах,

Мне успеть бы ветер в гриве снять! –

Тысячи мгновений в каждых сутках,

Ни одно не хочется терять».

«Фотография» [2, С. 54]


История болезни

Девяностые годы, ставшие для страны и поэта периодом слома, «перехода» видятся лестницей жизни:

«Чья-то

лестница вверх

стала

лестницей вниз».

«Переход» [2, С. 17]

Здесь же определяется принципиальное различие власти и народа, разнонаправленность их движения по лестнице жизни. Парадоксальная разность интересов общества и сытой надстройки:

«Им –

по лестнице вверх

нам –

по лестнице вниз!»

«Переход» [2, С. 17]

Потеря обществом нравственных ориентиров видится повсюду. Вот и в журналистике, в коей трудится Сергей Мальгавко, «желтеет газета», но при этом «совесть не спит» [2, С. 19]. Позиция человека совести и чести, поэта не по наличию рифмованных строк, а по состоянию души в эту эпоху зачастую не совпадает с мнением большинства: «Я одет не по погоде – / на Руси тужурки в моде» [2, С. 20], однако, отказываться от своих убеждений автор не намерен, хоть и «...трудно быть самим собой / и не терять лица» [2, С. 72]. Он уверенно заявляет: «Был и буду собою / на холме, под холмом» [2, С. 30].

Показателем беды в смутное время становится хлеб. Весь народ выстроился за ним в очередь. Кажется, лихо не дошло до сибирского города Тары, но в очереди за хлебом (а может и за грядущей бедой) стоит народ. Весь:

«...и скользит по крыльцу

грешный люд:

– По две булки давай!

Пахнет голодом

В магазине, где хлеб продают».

«За похмельный расчет...» [2, С. 21]

Однако не оскотиниться, не скатиться к животному существованию есть все шансы. Вот и поэт готов отдать птицам свою «пайку», поделиться. Птицы ведь не будут стоять в очереди, им холоднее, им хуже. И это лучик света в мрачной будней серости холодного дня: «Воробьев в телогрейках поношенных / угостить, что ли, тёплым хлебом?» [2, С. 21].

В стихотворении «Предчувствие», где фоном гудит страх другой трагедии эпохи – войны, автор обращается к теме родительской любви на примере случайной покупки, ставшей для него поводом волноваться. Купленные супругой свечки лирический герой воспринимает как дурное предзнаменование, хотя «Сын отдыхает в лагере у речки, / не он пока воюет на войне» [2, С. 16], да к тому же ребёнок «беззащитней малого птенца», но тут же проводится параллель с Христом, который также оказался беззащитен, но «был распят в такой же зной» вопреки всему. Тема родительской любви, взгляда «новозаветными глазами» на детей – вне времени. Родительское сердце «подранком бьётся» у родителей всегда и везде, но в жуткую эпоху перемен душевная боль высвечивается многим ярче.

Мрачная, давящая атмосфера безысходности толкает людей в алкогольный омут. Девяностые всё более становятся «лихими». Между тем, автор обозначает другую проблему, не менее страшную, чем алкоголь – нежелание признаться себе в собственных проблемах, и речь не только и не столько об алкогольной зависимости:

«Пустует десять коек

В палате у меня.

Один я – алкоголик,

И далеко родня».

«Пустует десять коек…» [2, С. 23]

Особенность представленной ситуации в том, что смелости признаться себе в проблеме нет практически ни у кого, и самосжигающая внутренняя трусость губит народ страшнее алкоголя и экономических проблем. От этого «лестница вверх» становится «лестницей вниз», от этого люди замыкаются в себе, эгоистично отталкивая всех прочь. Гниль разъедает людей изнутри, о чём автор пишет в стихотворении «История болезни», ставя диагноз народу:

«...фронтовик был сражен наповал:

Орден деда, врученный в Берлине,

Внук его за дойчмарки продал».

«История болезни» [2, С. 22]

Вот только вопрос остаётся прежним после прочтения этих строк: как народ отыщет путь к излечению, признав, что болен?

Поэт же тем временем не пытается преподносить себя как героя. Он понимает своё место в мире, осознает собственные проблемы и пытается с ними бороться: «Не герой я и где-то невежда» [2, С. 24]. Он признаёт своё невежество и в этом поднимается над толпой, невежественной и уверенной в том, что это не так. Мало того, он признается: «И мне страшно назваться поэтом» [2, С. 61], что для человека творческого – преодоление себя.

Название города – Тара обыгрывается применительно к некоторым группам населения как «винная тара», «Бомжи санитарят / в городе Таре», показывая, что Тара для бомжей и алкоголиков – всего лишь пустые бутылки, шире взглянуть они не хотят. Да и вообще город в представлении жителей (но не автора) неприветлив, начиная с точки прибытия-отбытия: «смурной» вокзала «сплошь заплёван» шелухой от семечек. Народ на вокзале «в угрюмом ожиданье». Это даже не ожидание автобуса, а ожидание будущего, которое как автобус, может задержаться или не выйти на рейс. Они хотят покинуть угрюмую серость, но всё ждут чего-то. Автор пытается обратить читателей в другую сторону, не глядеть под ноги, на окурки и присохшие к асфальту плевки: «В двух кварталах от вокзала свято / вопиет крестами белый храм» [2, С. 25]. Вот где спасение – внутри самого человека, в душе, в духовном очищении и понимании сущности своей жизни. В покаянии перед оставленной деревней, перед Родиной, перед самим собой прежним, в конце концов. Болезнь бездуховности излечима, нужно лишь захотеть.

Примером дремучего невежества становится «таёжник Ваня», который в бане начинает рассуждать о политике и власти. Однако автор даёт понять, что если на охоте простоватый Ваня знает своё дело, то мало что смыслит в политике и сам как добыча для ловкачей от власти:

«Знал Иван зверей повадки

Лучше, чем людей порядки,

Щурил глаз, махру курил...

На медведя он ходил».

«Разомлев от пара в бане…» [2, С. 27]

Здесь нет нравоучительности или попытки поставить кому-то в вину происходящее. Лишь констатация факта и призыв, брошенный в народ: задумайтесь!


Тайна русской души

В обращении к читателям, в частности к знакомым поэтам и музыкантам – призыв донести красоту мира до каждого: «Где же, братцы, вы, иконописцы, / Богородиц пишите с кого? / Рядом лик!..» [2, С. 50]. Другу, музыканту Юрию Конышеву автор адресует такие строки:

«...и воспой

Вертикаль со звездою

Над Российской верстой,

Где вольна быть на воле,

Где не знает межи

Между небом и полем

Тайна русской души».

«Вздор про медные труб...» [2, С. 30]

Он и сам «шел без компаса, душу пытая / долгой верностью грешным местам» [2, С. 51], сохраняя верность глубинке и видя способ познания самого себя в познании мира вокруг.

«Терпеливое русское счастье –

С низким небом почувствовать связь

И понять на суглинке в ненастье:

Не с тебя эта грусть началась,

Никуда от себя не отпустит

Край, где меньше людей, чем крестов,

Это нищее вдрызг захолустье

С вечным сумраком хвойных лесов…

<…>

Пусть же осень повыстудит ветры,

И полей огрубеют холсты, –

Я проселочные километры

Вновь измерю длиною версты».

«Из дачной тетради» [2, С. 58]

В одном из стихотворений автор отправляется на поиски себя в «русские простуженные дали» и не знает, вернется ли налегке, без множества вопросов, ведь Россия такова, что ища ответы на вопросы человек может возвратиться с ещё большим количеством оных. Один из вопросов – «Неужели, другой нет судьбы, / чем распятой быть дважды России?» [2, С. 64]. Этот странный парадокс удивительной красоты природы и придавленности тяжкими обстоятельствами для России – почти норма. Страшная, пугающая норма. А ведь если откинуть извечные проблемы, в России можно быть совершенно счастливым. Или, напротив, наличие проблем позволяет понять «терпеливое русское счастье»? Поэт идёт на дачу, слушает «птичью спевку» и прутик в его руках становится «дирижерскою палочкой», тем самым он на мгновение представляет себя центром окружающего мира, дирижером птичьего хора.

Рисуя картину природы, Мальгавко выбирает ясные, чистые образы, понятные метафоры: «И в дождевую бочку лист / упал. И срубы почернели» [2, С. 65], в чем близок уральцу Алексею Решетову: «Я снова русской осенью дышу / брожу под серым солнышком осенним, / сухой листок отыскиваю в сене / и просто так держу его, держу...» [6, С. 59]. Мир не так уж и сложен, если не пытаешься усложнять его. Гонясь за сложным, мы забываем о простом, не понимая, что нас окружает. Сухой листок, почерневшие срубы – всё это, простое и обыденное, но не прочувствованное, не распробованное.

При этом поэт остро чувствует связь с природой, ощущает себя частью большого, живого организма:

«…ты только уколи! –

От боли вздрогнут облака,

В болотах – журавли.

Земля вздохнет, коль тошно мне,

Есть между нами связь».

«Исповедальный недуг» [2, С. 72]

Одна из ключевых тем в творчестве Сергея Мальгавко – время. Он рассуждает о скоротечности жизни, о стремительности времени, о различиях эпох и природной цикличности. Связь времён, являющаяся жизненно важной для провинциального, богоспасаемого города, прослеживается им на примере Спасского храма, два с половиной века возвышающегося над Тарой:

«Серебрится он трижды крестами,

И летит снег, пророчески свят.

Натянув нити между веками,

Снег идет, как и сто лет назад».

«Вид из моего окна» [2, С. 6]

Прослеживается и связь поколений. На вопрос «Зачем?», зачем он хвалит суровую сибирскую природу, зачем рассказывает миру о радостях и горестях жизни с рябиновым привкусом, поэт находит ответ: «Я топи хвалю: вдруг попросит опять / израненный Пушкин морошки подать» [2, С. 12].

Лишь на первый взгляд подобные заявления поэта могут показаться позёрством, на деле «Пушкин» – это наша культура, сам народ. Последними радостями может стать «морошка» русской поэзии, чистой исконной, сибирской, представитель которой ждёт на своём болоте, хваля его как кулик. Он ждёт этого шанса, ведь живём мы у Господа за пазухой и не по московскому времени, а по «иртышскому». «Еще лет 20-30 пройдет, – пишет Сергей в одном из журналистских материалов, – и я уверен, начнется обратный процесс – народ побежит из больших городов в малые, ближе к природе, чистому воздуху и подальше от ярмарок тщеславия, бега по кругу за успехом, деньгами и чинами» [3]. За настоящей, как морошка, жизнью.

Чем меньше этажей, тем ближе к Богу, к небу, к предкам. Это они наблюдают за жителями города, и перед ними предстоит держать ответ нынешнему поколению:

«И предок с птицей на плече

Заменит шест на трость.

Ёще не знаю, строже чей:

Его иль неба спрос?»

«Исповедальный недуг» [2, С. 75]

Однажды нам всем предстоит держать ответ. Что мы скажем, когда нас спросят за грехи? Были ли мы честны перед другими, перед самими собой, перед Богом и чистым снегом? Лгали? Любили искренне и тихо или громко кричали о чувствах, которых нет? Гуляли до слезы? Шли вместе со своим народом? Книга «Рябиновое вино» – ответ автора на эти и многие другие вопросы.

А Господь, первый читатель любого поэта, ничего не спросит, ведь он уже прочёл книгу, которая сама по себе и вопрос и ответ, как обычно и бывает у русского человека.

Книга Сергея Мальгавко «Рябиновое вино»


Литература:

  1. Мальгавко, С. Моя тема – русская провинциальная жизнь / С. Мальгавко ; беседовал О. Кулинич // Сибирь и Я. – 2009. – № 5. – С. 72-77.
  2. Мальгавко, С. В. Рябиновое вино : стихи и поэма / С. В. Мальгавко. – Омск : Кн. изд-во, 2002. – 80 с.
  3. Мальгавко, С. В. Тару надо любить и развивать, а не отпевать и проклинать [Электронный ресурс] / С. В. Мальгавко // Тарский Курьер : сайт. – 2014. – 12 июня.
  4. Мальгавко, С. В. Я учился прислушиваться к себе / С. В. Мальгавко // Проталина. – 2013. – №1-2 . – С. 11.
  5. Перминов, Ю. П. Песни русской окраины : книга избранных стихотворений / Ю. П. Перминов. – Иркутск, 2014. – 384 с.
  6. Решетов, А. Л. Избранное. Стихотворения и поэмы / А. Л. Решетов. – Санкт-Петербург : Маматов, 2009. – 288 с.
  7. Чашечников, Л. Н. Цветы и тернии любви : сборник избранной лирики / Л. Н. Чашечников. – Москва, 2013. – 320 с.



Комментарии (0)

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]