Как всегда, хороший репортаж в "Русском репортёре": За окном зеленые поля, одинаковые одноэтажные домики растительных цветов — розовые, салатовые, сиреневые. Это агрогородки — колхозные дома с городским комфортом, построенные государством, чтобы люди возвращались в деревню. Вместе с рабочими местами семья получает жилье — не в собственность, но с правом когда-нибудь его выкупить.
К ежегодному празднику, Дню урожая власти выбирают какой-нибудь город и благоустраивают по полной программе.
Белоруссия не может не понравиться — простыми формами, пастельностью, пустотами и просторами, низкими облаками и, главное, почти полным отсутствием плохого вкуса. Здесь трудно найти китч, услышать пафосную, фальшивую интонацию, здесь вообще никто не склонен ударяться в крайности. Даже Национальная школа красоты в центре Минcка, где девушек за государственный счет учат дефилировать по подиуму, выглядит спокойно и достойно.
Гродно — самый западный город Белоруссии. Красивые пряничные домики, остроконечные башенки, барочный костел, средневековая крепость. Люди в оранжевой униформе подметают уложенную брусчаткой улицу. Первая мысль: гастарбайтеры. Присматриваюсь: нет, местные.
Знакомлюсь с молодежью. Одеты по-европейски, но стиль тусовки по-нашему открытый и залихватский. Они познакомились тут же, на лавочке, но их уже связывают сложные запутанные отношения. Больше всех мне нравится Даша, красивая пассионарная девушка в коротком черном пальто. Она фанатка своей страны и Лукашенко, бурно жестикулирует, говорит очень эмоционально, иногда по-сорокински сбиваясь с нормального человеческого стиля на неумный панегирик.
— Я благодарна Лукашенко за то, что у нас чистый город, порядок, за то, что никогда не увидишь во дворе драки. Он все держит вот в таком кулаке, ценам не дает расти. Я ему доверяю на триста процентов, я не хочу ни в Лондон, ни в Париж, у нас красивые леса и красивые болота, я этим горжусь. Я работаю на фабрике, обычная швея, получаю сто евро в месяц, но на них могу все купить. Для сирот наш президент очень много делает. Я потеряла родителей в шестнадцать лет, мне дали квартиру — не в собственность, конечно, но живи сколько хочешь. Любую одежду могу взять на фабрике по себестоимости. У нас очень много возможностей. Вот только жалко, что пиво запретили на улице пить, приходится прятаться. Мы сейчас сидим — нарушаем большой закон, нас если милиция увидит — штраф.
Все в Белоруссии по ночам обязаны носить фликер - маленькие светящиеся брелки, чтобы не сбила машина. Фликеры производит на собственном предприятии старший сын Лукашенко. Однако, большинство этот "закон о фликерах" игнорирует.
В поисках человека с фликером мы постепенно приближаемся к вокзалу, где мне предстоит сесть на поезд и уехать в Минск. Наконец я вижу двух молодых людей с флуоресцентными полосками на рукавах.
— Это фликеры? — спрашиваю я неформальную девушку.
— Нет, — она тянет меня за рукав. — Это милиционеры.
Шесть лет назад Лукашенко подписал программу передачи убыточных колхозов и совхозов частным предпринимателям. Предполагалось, что успешный бизнес должен спасти четверть вымирающих сельхозпредприятий, сделав их рентабельными. Если долги колхозов-совхозов превышали стоимость их активов, коммерсантам предлагали выкупить этот бизнес за девять долларов. Искренне желающих нашлось немного, но это было предложение, от которого нельзя отказаться.
Виктор Терещенко, владелец большой фирмы по производству косметики, довел свой совхоз, когда-то самый отсталый в округе, до образцово-показательного состояния: у него какие-то невероятные надои и урожаи, трезвые специалисты, в поселке есть футбольное поле и хорошая дешевая столовая, строится церковь, вокруг желтеют рапсовые поля. Коровник, который раньше утопал в навозе, прекрасен, как московская станция метро «Маяковская», телята лежат на чистой мягкой соломе.
Минск, галерея «Ў» — модное андеграундное заведение с уклоном в белорусский национализм: кафе, клуб, выставочный зал, книжный магазин. На полках — хорошая современная литература на русском, Сартр и Кьеркегор на белорусском.
Здесь можно услышать альтернативную точку зрения — что Лукашенко превратил страну в большой колхоз, что у нации должен быть свой язык, что Белоруссия — это Великое княжество Литовское, белорусы — литовцы, а литовцы — никакие не литовцы, а жемайты и аукштайты, небольшие балтийские племена.
Что белорусский язык чуть ли не запрещен — это миф. На бытовом уровне его никто не притесняет, оппозиция выпускает несколько белорусскоязычных газет, которые продаются в киосках наравне с остальными. Замдиректора Минского государственного областного лицея Валентина Скиба из принципа говорит только по-белорусски — и ничего. Но вся документация в школе ведется на русском. «Барочность» национальной мовы состоит в том, что большинство белорусов воспринимают ее как ненужную крайность, вычурность, выпендреж. И это исходит не столько от власти, сколько от населения.
Второй вопрос, который до сих пор здесь актуален: до какой степени можно доверять народу? Народ одобряет недемократичную лукашенковскую Конституцию, верит в необходимость смертной казни, поддерживает ограничения купли-продажи земли. Все это отражено в итогах референдума 1996 года: 80% белорусов тогда проголосовали «за» все это. Но правая оппозиция и сейчас уверена, что такие ключевые вопросы должно решать правительство, а народ за долгое время жизни в колхозах потерял (а может, и никогда не имел) способность ответственно принимать решения.
Благодаря дешевым российским энергоносителям белорусский режим до сих пор вполне успешно работал вопреки законам Ома: производил холодильники, трактора, продавал удобрения, даже строил свою «Силиконовую долину». При ВВП в 49 миллиардов долларов внешний долг страны всего 22 миллиарда.
