Терпеливое русское счастье поэта Сергея Мальгавко ЧАСТЬ 1 Святая глушь Старинный город Тара Омской области – место самопознания и прозрения. Пожалуй, именно так. Иначе не объяснить, почему на протяжении четырёх веков своей истории Тара, которую не сразу отыщешь на карте, переворачивала сознание творческих людей, формировала из них будущих пассионариев русской культуры. Народный артист России Михаил Александрович Ульянов, проведший детство и юность в сибирском городке, наблюдал за искренними и прямолинейными соседями, а многим позже черты искренних сибиряков находили в театральных и экранных образах великого артиста. «Сибирь учит основательности мышления», – характеризуя творческую манеру сибирских авторов, замечает поэтесса Диана Кан. Основательными, не разменивающимися на окололитературную шелуху, стали поэты Леонид Чашечников и Михаил Сильванович, в юности жившие в Таре и работавшие в районной газете «Ленинский путь». Оба покинули сибирский город, ставший для них отправной точкой, сформировавший основы мировоззрения. Так птенцы летят из родительского гнезда, встав на крыло. Леонид Чашечников расправил крылья, став одним из наиболее значительных поэтов своей эпохи. В стихах поэт вновь и вновь возвращался в родную таёжную глушь, позже названную поэтом Сергеем Мальгавко «святой глушью». Чашечников бы согласился. Порой любители поэзии говорят, что и Мальгавко, фотохудожника, журналиста, поэта, родившегося в Омске, занесло в Тару провидение. «Такой поэт должен был появиться в Таре, чтобы воспеть провинцию», – говорят земляки, и с этим не поспоришь. Если определять поэзию не по форме, а по сущностному содержанию и оказываемому эмоциональному воздействию, то Сергей заинтересовался поэзией в детстве. Поэзией фотографии, в чём ему помогал наставник, известный омский фотохудожник Борис Васильевич Чигишев. Будучи школьником, Мальгавко принимал участие во всесоюзных фотовыставках и ездил в лагерь «Артек», где участвовал в работе пресс-центра. В 1976 году, в год выпуска из школы, в Омске была проведена первая персональная выставка юного фотохудожника. Первая фотовыставка школьника в стране. Позже талантливый омич окончил кинофотоотделение Московского государственного института культуры по специальности «режиссер народной кинофотостудии». О студенческих годах Сергей вспоминает: «общался в особой культурной, творческой среде. Мы все писали какие-то стихи, рассказы, пьесы, делали постановки, пытались сообща снимать фильмы, искали интересные пластинки. По нашим студенческим билетам можно было бесплатно смотреть все спектакли, и мы постоянно ходили в театры. Мы жили этим. Моими кумирами в литературе были и поэты-«шестидесятники», и прозаики-новаторы, к которым я отношу и Александра Солженицына с его рассказами «Матренин двор» и «Один день из жизни Ивана Денисовича», и «деревенщики» – Белов, Шукшин, Распутин, Астафьев. Это моя идеологическая платформа, я на этом вырос как человек» [1, С. 74]. Взаимоотношения принципиального студента с преподавателями складывались сложно и после одного из конфликтов Сергей написал заявление об отчислении, вернулся в Омск, откуда и был призван в армию. И всё же призвание нашло парня – в период службы он фотографировал и публиковался как внештатный автор в многотиражной газете Сибирского военного округа, готовил фоторепортажи для новосибирской газеты «Советский воин». Институт окончил после возвращения из армии, но в столице не остался и попросил, чтобы его направили по распределению в родной Омск. Там желавший увидеть реальную жизнь глубинки, а не рафинированную городскую, фотограф и поэт попросил направить его для работы в район. Перед ним развернули карту и спросили, куда именно Сергей хочет отправиться. «И я ткнул пальцем в точку на карте, – вспоминает он, – Это была Тара» [1, С. 75]. Прежде Сергей бывал в Таре лишь однажды, сплавляясь с друзьями по реке, и красота таёжной природы, тихая провинциальность «святой глуши» запала в душу. Полный идей и энергии, Мальгавко с жаром принялся за работу, собрал вокруг себя энтузиастов и «взорвал» тишину провинциального города, стремясь доказать, что глубинка с её искренностью и талантами способна на многое: «…создал при Доме культуры детскую фотостудию, потом взрослую. С ребятишками из фотостудии мы вышли на всероссийские и всесоюзные выставки. Фотоработы тарских детей побывали на выставках в США и Болгарии – целое событие по тем временам!» [1, С. 75]. С его помощью в Таре были сняты два любительских фильма, которые приняли участие во Всесоюзном кинофестивале любительских фильмов, а одна из картин получила диплом и была направлена на Сочинский кинофестиваль любительского кино. В период сокращающегося финансирования трудно было представить, что подобные фильмы можно было снять в провинции. О сибирском фотографе из глубинки заговорили на крупнейших фотовыставках СССР. Трижды Сергей удостаивался медали ВДНХ СССР, получил гран-при Международного конкурса фотографии соцстран Восточной Европы «Ассо-фото». В статье для екатеринбургского журнала «Проталина» Мальгавко так отзывается о своём фото-творчестве: «…я всегда считал творческой удачей снимок, сюжет которого выходит за строго очерченные рамки изображения. Именно в глубине и ширине пространства жизни и пространства чувств, оставшихся за кадром, суть фотографии, ее нерв, ее художественная ценность. Причем чувств как героя, так и автора фотографии. Но мгновение, запечатленное на снимке, безусловно, должно давать повод для такой недосказанности, когда можно домыслить, «дочувствовать» какое-то событие, чью-то судьбу, когда миг действительно отражает целый пласт времени, его течение и становится моментом истины. В моем восприятии фотография сродни поэзии, где так называемое поэтическое вещество чаще всего находится между строк. Может, поэтому я пишу стихи. Все надо пропускать через сердце, через «люблю» и «не люблю», через себя. Любое творчество — отсебятина…» [4, С. 11]. С 1989 года Мальгавко активно занимается журналистикой. Сначала трудится собкором в газете «Омская правда», потом редактором районной газеты «Тарского Прииртышье», в которой начинали Сильванович и Чашечников, и которая при Сергее Мальгавко стала одной из лучших в Сибири, с 2012 года – редактором независимой газеты «Тарский курьер». Ему словно мало одного дня, одной жизни. Поэт, фотохудожник и журналист страшится однообразия и стремится сделать как можно больше. Он – один из создателей Благотворительного фонда «Сибирская глубинка» памяти земляка, Михаила Ульянова, чему никто не удивляется. Всё потому, что Сергей Мальгавко за годы жизни в Таре стал важной его частью. С 2014 года Сергей живёт в городе Симферополь, занимается журналистикой, не расстаётся с фотоаппаратом, а его неожиданные и яркие фоторепортажи из разных уголков Крыма расходятся по социальным сетям и печатным сми. Наверное, Крым – такая же магнитная точка, как и Тара, место, где сосредотачиваются поэты и писатели, художники и фотографы. Сейчас имя Сергея Мальгавко известно далеко за пределами Омской области, его фотоработы вошли в антологию «Фототворчество России», которая была издана в московском издательстве «Искусство». Кроме того Мальгавко – автор фотоальбома «Миг и век», книги «Рождение театра» о строительстве Омского государственного Северного драматического театра им. М.А. Ульянова в Таре и сборника стихотворений «Рябиновое вино» 2002 года издания. Немало составивших эту книгу стихотворений, таких как «Серебрится храм», стали песнями, горячо любимыми жителями Тары, иные разошлись на цитаты, а омский поэт Олег Клишин написал рецензию на книгу, которую опубликовал журнал «Сибирские огни». Поэтесса Татьяна Четверикова, ставшая редактором книги, написала в предисловии о творчестве Сергея Мальгавко: «Хорошо, что при всех его многочисленных делах и заботах, остается время и для поэзии, которую питают уют и тишина провинциального города, величие и красота окружающей Тару тайги, пронзительная боль за неустроенность русской деревни и, конечно же, любовь...». А сам Сергей в одной из журналистских работ замечает: «Я вообще не понимаю, как можно не любить малые города, подобные Таре. Они и есть Россия. И жить здесь комфортнее, и для души полезнее, чем в мегаполисе» [3]. Всё обретает смысл и стимул Книга «Рябиновое вино» и впрямь получилась на удивление крепкая, разноплановая. Мальгавко пишет о своём литературном творчестве: «...много работал, занимался самообразованием, учился не лукавить, быть точным в слове. Я прислушивался к себе и, кажется, становился самым счастливым человеком на свете, когда у меня получалось выразить на простом земном языке услышанное или увиденное каким-то внутренним чувством. Это лучшие минуты и часы моей жизни — состояние окрыленности, нездешнего восторга: мир перетекает в тебя, ты — в него…» [4, С. 11]. В книге «Рябиновое вино» собраны стихи о любви, раздумья о малой родине и Родине большой, о событиях переломных для России, о пути, которым идёт страна и автор вместе с ней через все испытания, под божьим надзором. Однако, прочтя «К нам, язычникам, осень приходит» или «Я иду поклоняться огню», не нужно думать, что автор чужд христианских идеалов. Поклонением огню он называет поклонение рябине, дереву-символу, божьему творению. А природа – храм, если верить и понимать: «...входишь в осень, будто в храм / под золотыми куполами» [2, С. 65]. В тихой глуши святость сквозит в белом чистом снеге, в деревьях, в старушках «с ликами святых» [2, С. 65]. Другим символом в творчестве автора, возвышающимся над суетой мирской является Спасский кафедральный собор города Тары:
Храм обязательно должен быть выше всего прочего, чтобы устремлённый в небо, оставался той осью, вокруг которой крутится наша суетная жизнь: бегущие на работу люди, ругающиеся алкоголики, ссорящиеся влюблённые. Но над всем этим многообразием человеческой беды возвышается храм как надежда на лучшее, как символ обновления и очищения духовного, а вместе с тем как символ старинного города:
Искренни и святы в представлении автора не люди (кто из нас не без греха?), а снег. Не снег даже – снега. Вспоминается стихотворение другого тарского автора – Леонида Чашечникова: «Снега-снега! О, сколько вас / в пути мне выпало на плечи! / Но, даже в самый грустный час, / винить снега России не в чем» [7, С. 95]. У Мальгавко схожая подача идеи о святости и чистоте снега:
Снег – один из героев стихотворений Сергея Мальгавко. Он касается крыш и на касание город откликается, словно ждал пришествия снега, не мог без него. Это ожидание очищения, просветления, простого и искреннего, того, что обязательно будет, как новый день: «В городке тронул клавиши крыш, / на мостках заскрипел под ногами» [2, С. 5]. Просветление наступает от чуда – явления снега. Герой не просто дожил до зимы, но в очередной раз подтвердил, что зима приходит, а значит в меняющемся мире есть что-то постоянное – приход весны. Потому «Просветленным до самого дна, / показалось: я жить буду дальше» [2, С. 5]. Когда речь заходит о человеческих взаимоотношениях, он пишет: «Ни слова о любви. Не надо / лукавить перед снегопадом» [2, С. 47], словно перед Богом. Перед святым и чистым снегом, быть может единственным, что осталось в жизни светлого и чистого, не нужно лгать и «настроенье не портить снегу в день рожденья» [2, С. 47]. Автор даже снегу находит свою задачу, ведь, святой и чистый, он просто обязан повлиять на наш бренный мир и на нас: «…снег новорождённый / сердца, быть может, утеплит» [2, С. 48]. А сам поэт, раскрыв читателям душу, покаявшись пред Богом, восклицает: «Я – насквозь и набело чист» [2, С. 70]. Вот и уход зимы, приближение весенней распутицы видится не только предвестьем новой жизни, но и гибелью целой эпохи, к которой привык. Поэт справляет «по зиме поминки» и тут же замечает, что «сил на один рывок осталось», а сам он «воды дождался талой». Становится понятно, что весна для него – не беда, не противопоставление зиме с её чистыми снегами. Весна ожидаема, нужна. Но есть ещё привычка к зиме, выматывающей и холодной с потребностью зацепиться хоть за что-то, чтобы выжить – за белизну снега, хотя бы – чтобы дотянуть до весны. Мучительное ожидание. Правда, оно вознаграждается любовью. О своих чувствах автор пишет не пафосно, мягко, скромно, но при этом проникновенно. Прозаично, казалось бы. Нет же – на полутонах, когда привычные слова получают волнующий оттенок: «Прошли мы только два квартала, / а я потом не спал всю ночь» [2, С. 32]. Когда же речь заходит не о внутренних терзаниях, а о выражении чувств к женщине, лирика поэта раскрывается с иной стороны. Он готов идеализировать женщину: «Ты – мой вымысел чудный…» [2, С. 33], он спрашивает себя, достоин ли слёз любимой. С приходом в жизнь любви поэта «всё обретает смысл и стимул» [2, С. 35], с каждым новым стихотворением, в которых описано взросление чувства от первой влюблённости до состояния полного душевного слияния мужчины и женщины, «обнажается» и лирика поэта. В стихотворении о прогулке он сдержан, малоэмоционален, но далее автор раскрывается перед читателем всё больше. Это вполне объяснимо, поскольку поэт не терпит приукрашивания, наигранных, театральных выпадов. Он вовсе не застегнут на все пуговицы, не обращён в себя, но считает, что в любви не нужны громкие слова, а безрассудным поступкам своё время. Счастье видится в простом, ведь: «Зонт на двоих – какая прелесть, / и на двоих – одни ключи» [2, С. 38]. Безрассудству есть место в судьбе и стихах поэта: «Собак натравляя, завидуйте, граждане! – / ведь я для любимой сирень воровал» [2, С. 36]. Однако, пастельной восхищённости у поэта не прослеживается. Даже губы любимой «Как лечебные травы / чуть горьки» [2, С. 37] – любви без горечи не бывает. Внутренние метания лирического героя поэт передаёт посредствам наложения двух ситуаций: в одном месте герой душой, в другом – лишь телом, а о лобовое стекло тем временем насмерть бьются бабочки:
Поэт не может жить в бытовой гармонии, признаваясь: «Я по смятенью чувств тоскую» [2, С. 42]. Его гармоничный мир – мир полутонов «смятения чувств». В обычной жизни поэту сложно. Описывая бытовую ситуацию, когда в ходе разговора разбилась чашка, он описывает различное отношение к происходящему: «Ты – в слёзы! Я – давай шутить». Даже реакция на мелкую проблему разнится и в этом поэту видится несовпадение характеров. Он ищет разлад там, где его нет. Сомневается в общепринятых истинах: «Пересекаться в самом деле / не могут разве параллели?» [2, С. 49] и пытается проверить, могут, или нет. «То срываюсь я резко с петель, – пишет он, – то живу по классической схеме» [2, С. 61]. Однако, возвышенные чувства – двигатель творчества и жизни. В стихотворении «Всё обретает смысл и стимул...» автор на первый взгляд обращается к женщине, однако, в качестве адресата может оказать весна, Бог. В таком случае лирическое стихотворение играет иными красками. Поэт пишет: «Твоё восходит к солнцу имя / на острых кончиках травы» [2, С. 35]. Имя любимой женщины, имя весны, имя Бога – творца нашего мира. Себя автор определяет как «легкомысленного попутчика», который вечно «наугад и не всерьёз». Но он – попутчик, которому уготовано сделать то, на что иной не способен: «Но кто меня сыграет лучше / на белых клавишах берёз?» [2, С. 35]. В этом судьба поэта и тонкая философия жизни, в которой каждый должен сыграть свою неповторимую музыку на «клавишах берёз» вне зависимости от эпохи, ведь «Века стареют, чувства остаются» [2, С. 34] на земле, которая «древней святых икон» [2, С. 76]. |
Комментарии (0) | |