— Декабрьские события на Манежной площади вызвали большой общественный резонанс — заговорили о проблеме национализма в России. Что является первопричиной этих событий?

— Причин здесь две: настоящая культурная катастрофа, которая происходит на наших глазах со всем западным миром, переселение народов-то, что происходило на границах Римской империи в III–VI веках. То же самое происходит и сегодня. До некоторой степени похожие мотивы: люди покидают привычные территории, потому что их оттуда кто-то выгнал. Народы, заселившие Европу на руинах Римской империи, — это неудачники, которым не нашлось места в глубине евразийских степей.

Так же и сегодня: миграция из стран третьего мира или с национальных окраин Советского Союза — все это не от хорошей жизни. И это серьезно: приходят люди в страну другой культуры, другой религии, с другими культурными стандартами. И это происходит не оттого, что мы разные книги читаем или фильмы смотрим. Дело в другом — в различии между культурными сценариями: фиксацией и передачей того, как в типовой жизненной ситуации ведет себя типовой обыватель. Начиная с того, как пеленают малыша, как дерутся мальчишки, как ухаживают за девушками, как работают, празднуют, как хоронят: И они зачастую оказываются различны.

— Но ведь так было не всегда.

— Да, в былые столетия такая разница не считалась существенной. Были времена, когда те же жители среднеазиатских республик пытались русифицироваться: мой приятель, например, просил его называть Александром, а не его среднеазиатским именем. Привезти жену из России было гордостью. И даже христианизация Сибири шла в ногу с русификацией. Так же было и во всем мире. Это имело свои плюсы и минусы. Потому что впоследствии эти народы поставили перед собой вопрос: а могу я быть христианином и не быть европейцем?

Сейчас же произошла глобальная перемена имиджа европейской культуры, в том числе русской. Поэтому приезжающие в Германию из Турции или в центральную часть России с национальных окраин — все они не считают, что могут чему-то у нас учиться. Но у нас в России это обостряется еще и тем, что за последнее десятилетие мы сами выступаем в роли не самых лучших учеников — а учимся мы у Америки и Запада. Даже те слова, которые обозначают современные реалии жизни, — нерусские слова.

Посмотрите: дети официальных лиц учатся на Западе. То есть мы сейчас выступаем, как в свое время — элита продвинутых индусов, добившихся независимости от Велико-британии, но в то же время получающих там образование и воспринимающих ее ценности.

— В этих условиях вопрос: чем мы можем делиться кроме бюджета?

— За последнюю четверть века люди, которые пытались ответить на вопрос, какие ценности есть у русского народа, были высмеяны и сознательно маргинализированы. На них навесили множество ярлыков: ксенофобы, националисты, фашисты... Это и Александр Солженицын, и историк Вадим Кожинов. Но сегодня некоторые из нашей интеллигенции до определенной степени стесняются считать себя русскими.

И если мы хотим, чтобы приезжающие в наши города, скажем, с Северного Кавказа или из Средней Азии люди воспринимали нашу матрицу поведения, мы должны определиться: а какая она, эта матрица, что мы можем предложить? Не замечать этой проблемы нельзя. Просто забалтывать — неумно. Как и в любом межнациональном конфликте — видеть конфликт бытовой. Или считать безусловно неправыми русских.

— А каковы ошибки в национальной политике государства?

— В любой культуре есть свои субкультуры. Россия и СССР пережили ломку конфликтов между субкультурами в начале XX века, во время индустриализации, когда сельские жители массово приезжали в города. Теперь мы то же самое видим на примере людей, которые, что называется, спустились с гор и приехали в города. Поражает различие в том, как о поведении этих людей и о них самих отзываются в их родных городах или селах и что про них говорят жители местности, куда они приезжают. В родной местности человек не позволял себе того, что позволяет здесь. Когда житель кавказской республики оказывается в другом регионе, за рамками своей общины, он уже почему-то не руководствуется нормами поведения, принятыми у него дома.

Отсюда один из возможных путей изменения ситуации — сделать так, чтобы они всю Россию считали своим же родным регионом и вели себя соответственно. Нужно усиливать роль таких структур, как центры мусульманской культуры, укреплять значимость национальных общин в регионах и городах, чтобы эти организации могли контролировать жизнь своих ребят.

Есть реальная проблема: меняется атмосфера в стране. Те же процессы происходят в Европе. Особенно это видно в школах. Например, в Германии немецких детей их сверстники уже начинают преследовать за то, что они не турки. В США долго боролись против белого расизма, а получили расизм черный.

Вторая проблема — недоверие к государству, на которое жители не могут положиться. Любой погром или так называемый терроризм — это оружие слабых. Если я знаю, что в суд обращаться бесполезно, если милиция меня не защитит, то остается только вести партизанскую войну.

Поэтому национализм — это, с одной стороны, катастрофа социальная, катастрофа этнокультурная, с другой — социальная беззащитность.

— Вы сказали, что политика государства в отношении этой проблемы не должна ограничиваться забалтыванием. А какой она должна быть?

— У меня нет готовых рецептов. Можно предложить темы для дискуссий в обществе. Первое — возвращение государству российскому информационных потоков над небом Кавказа. Первый шаг уже был сделан: Дума отменила региональную компоненту образования, которая занимала до 20% всего образовательного процесса. Должна быть предварительная цензура учебников, может быть, даже прессы на предмет пренебрежительной или враждебной по отношению к России информации.

Тупиковый путь политики почти во всех северокавказских республиках: местные царьки всегда стараются прикормить оппозицию — антироссийскую или антизападную. И при этом они делают вид, что они с нею борются, докладывая в центр об успешной борьбе. При этом требуют все больше и больше денег, шантажируя возможностью дестабилизации ситуации из-за нехватки средств для борьбы с экстремизмом. Это многолетний шантаж, и нельзя его терпеть бесконечно. Ненормально, что эти регионы получают в разы больше денег, чем те же центральные российские регионы. За что? За то, что они же сами нас ненавидят? В конце концов, может быть, проще уйти оттуда. Нужно тщательно просчитать, насколько нужны нам эти регионы.

— Но ведь в этих местах проживает в том числе и русское население.

— Тогда, получается, они взяли русских в заложники? Но переселить русское население с Северного Кавказа, где у него все равно нет работы, и устроить его значительно дешевле, чем содержать всех. Нельзя огрызаться на российскую культуру, обвинять, что «вы разрушили наш образ жизни», и при этом не хотеть жить в своей культуре.

— А с чем связано такое явление: когда русский человек заявляет о своей национальности — даже порой без намека на превосходство над другими, его сразу записывают в нацисты? В то же время, если то же самое заявляет выходец с Кавказа или кто-то другой, это вполне нормально воспринимается.

— Это очень подлая позиция, навязанная определенной группой столичной интеллигенции из ее шкурных интересов. Это племя грантоедов. Они знают политику партии из вашингтонского обкома, они знают, за какие действия там будут давать визы, выписывать гранты, и делают все для этого.

В России нужно проводить протекционистскую политику по отношению к русскому народу и некоторым другим, вымирающим. Национализм — это сказать, что люди моего народа лучше, чем других национальностей. Я считаю иначе: мой народ слаб. Может быть, нужна некая полоса оседлости?

— Ваш прогноз: если государство и дальше будет закрывать глаза на проблему национализма, что произойдет в течение, скажем, ближайших 10 лет?

— Сложно сказать. Во многом это будет зависеть от того, что будет происходить на Западе. А там уже идут процессы, связанные с осознанием провала ассимиляции иммигрантов, интеграции культур. Начался разворот в сторону протекционистской политики европейских государств по отношению к исторически населяющим страны народам. А наши политики все равно будут обезьянничать, вне зависимости от внешнеполитического курса.

— Какие же процессы будут происходить в обществе? Будут повторения событий на Манежной?

— Я пессимист. Я считаю, то, что произошло на Манежной, — это хорошо, но мало. Это выплеск энергии, эмоций, это признак жизни. Когда тебя бьют в коленную чашечку и нога не дергается, тут одно из двух: или ты суперконтролируешь себя, или ты труп.

Советский период сломал хребет русскому народу, и главная наша беда — неспособность общества самоорганизоваться по любому важному вопросу. А народы Северного Кавказа, напротив, успешнее могут организовываться и консолидироваться.

— А как церковь может помочь во всех процессах преодоления национализма, единения культур? Делается ли что-нибудь?

— Церковь может помочь, но не призывами к чему-то. Патриарх предлагает по сути возрождение приходской общинной жизни. Чтобы при каждом приходе была штатная должность приходского, то есть социального, работника. Чтобы люди приходили не просто помолчать вместе, а пообщаться, обсудить свои проблемы. Чтобы люди заметили друг друга.

— А за последние 10 лет как изменилось количество «постоянных православных», то есть людей, которые регулярно ходят в церковь, соблюдают посты?

— Конечно, есть некоторый рост. Но задача состоит в том, чтобы этот рост немного перепрофилировать: чтобы человек, обретя веру в Бога, не забывал о других людях. А то получится альтернативная камера, в которой замкнется человек: если сегодня в обществе все безразличны друг к другу, замыкаются в своей семье, малом кругу, то многие, обретя веру, перестают замечать что то, кроме веры.

— Сейчас в обществе активно обсуждается тот факт, что церковь если не вмешивается, то пытается активно влиять на политику государства, и особенно это заметно с приходом нового патриарха. Что вы думаете по этому поводу, что произошло?

— Для начала мне бы кто объяснил, что такое политика нашего государства. То, что я вижу в прессе, в интернете, в беседах, — вся политика сводится к не очень чистоплотному бизнесу со стороны государства. Рейдерству, отнятию бизнеса. Реформы хоть в армии, хоть в системе образования проходят под знаком доллара — сэкономить бюджет, чтобы государство как можно меньше давало людям, как можно меньше тратило. Я в принципе не вижу внятной политики государства.
Цифры

30% населения Приднестровья составляют русские, это максимальный показатель среди зарубежных стран
75% населения России считают себя православными
20% населения страны периодически участвуют в таинствах православной церкви

Резюме «Труда»

Андрей Кураев, протодиакон

Родился в 1963 году в Москве.

Учился на философском факультете МГУ имени М. В. Ломоносова, в Московской духовной семинарии.

Работал референтом патриарха Алексия II, преподавал на факультете журналистики МГУ, в Московской духовной академии и семинарии. Член экспертного совета по проблемам свободы совести в Госдуме. Богослов.